Пришло время выбрать
ЛУЧШИЙ ПОСТ 2015 ГОДА
к сожалению или к счастью
постов было прислано всего 2
ВПЕРЕД! ГОЛОСУЕМ!

не ходите, дети, в... в общем, не ходите Fred Weasley

В Норе опять галдели, дяди и тети, кузены и кузины. Бабуля голосила из окна на четвертом этаже что-то вроде: "Артур Септимус Уизли, немедленно отправляйся в дом, иначе я сожгу твой металлолом!", а Фред представил как дедушка в своем сарае с глухим стуком роняет при этом какую-нибудь деталь и бормочет "да-да, уже иду, Молли". Ничего не меняется. Здесь всё как всегда. Для каждого находится место в тесной, но парадоксально безразмерной Норе, и каждый приезжает сюда за своим. Фред, например, для того, чтобы полетать. Ну и понабивать живот всякими пирожками, разумеется. Только полнейший идиот откажется от выпечки Молли Уизли старшей. Так вот летать рыжий любит именно здесь. В Лондоне для этого не представляется возможности. Можно, конечно, понаворачивать круги на заднем дворе, но это совсем не то. Здесь же практически нет никаких рамок. Только бескрайнее небо, холмы, небольшое озерцо, лес вдалеке и никаких магглов, ни единого. Фред любит разгоняться до максимума так, что ветер нещадно хлещет по лицу, а окружающий мир превращается в смазанное пятно. В такие моменты он чувствует себя свободным. Свободнее, чем когда бы то ни было. Еще в небе можно было кричать, чтобы выпустить пульсирующее раздражение, которое постоянно подкипало где-то внутри. Иногда Фред его не замечал, иногда старался не замечать или пытался себя в чем-то убедить. Но тем не менее оно было там, ждало своего часа. Как-то даже забавно звучит. В общем, здесь распугать своим криком он мог разве что парочку полевых жаворонков, а психическое равновесие лондонских магглов и его соседей останется в покое. Хотя насчет его соседей он всегда мог бы поспорить, в детстве он им нервишки то потрепал, тут ничего не скажешь.
Сегодня в Норе, перед тем как Фред свалил, был импровизированный турнир по квиддичу. Рыжий был даже рад, потому что в последний раз играл пару месяцев назад, на последнем матче Гриффиндор-Хаффлпафф, а потом были экзамены, и играть, кроме Фреда, мало кому хотелось. Итак, после обеда Старпёры собрались против Молодняка. Команда Фреда, конечно же, проиграла, но только потому, что Гарри поймал снитч - кто бы сомневался. Он же сам гордился тем, что удачно запущенным бладжером практически сбил Поттера старшего с метлы. Уж с битой то Фред обращаться умеет. После первого матча состав команд сменился, все пошли в дом, чтобы перекусить, начался галдеж, и рыжий под шумок удрал в поля.
По-началу он шел пешком, потому что в небе был бы слишком заметен из Норы. Не дай Мерлин кто-нибудь увяжется за ним. Уже ставший родным Старсуипер, мягко покачиваясь в воздухе, левитировал рядом с ним и иногда легко толкал его древком в плечо, словно пытался сказать "эй, чувак, какого черта ты предпочел мне холопское передвижение на своих двоих?". Небольшое поле начиналось сразу за холмом и если бы Фред сейчас обернулся, то Нору он бы уже не увидел. Он некоторое время медленно брел с закрытыми глазами, подставляя лицо теплым лучам вечернего июльского солнца и наслаждаясь легким ветерком, который трепал волосы и не давал распространяться летней духоте. Уизли слегка развел руки в стороны и чувствовал как высокая, достающие ему до пояса трава щекочет ладони и низ живота, так как летняя рубашка была расстегнута. В конце концов, во-первых, здесь никого не было и, во-вторых, не то чтобы Фред Уизли когда-либо кого-либо стеснялся. Когда он открыл глаза, пришлось их прищурить, солнце висело прямо напротив него и казалось, что стоит пойти дальше, и когда-нибудь он с ним столкнется. Он и шел дальше. Пока не поднялся на следующий холм, с которого можно было разглядеть разноцветные крыши Оттери-Сент-Кэтчпоул. Фред приложил ладонь ко лбу и огляделся. Что ж, судя по всему, ничто не мешало ему взобраться на метлу и показать местным жаворонкам что такое скорость. Ничто, кроме фигурки внизу холма, которую он заметил в последний момент. Он присмотрелся и.. - Уилсон! - окрикнул Фред знакомую, вскочил на метлу и пулей спустился, притормаживая и зависая в воздухе в двух шагах от девушки. - Забралась далеко от деревеньки. Не боишься снова оказаться в озере? - усмехнулся Фред, хотя улыбался по-доброму. Он даже не знал, был ли рад видеть Алексис, скорее слегка удивлен, потому что единственный раз, когда они здесь так внезапно сталкивались, был 8 лет назад, и закончилось все тем мокрым озерным инцидентом.

has it all gone to waste? Robert Pucey

Будни пьянили. В то время как выходные с пустующим Хогвартсом истощали и вытягивали все жизненные силы, оставляя Пьюси наедине с его злобной депрессией, будни были наполнены людьми - публикой для его плясок на собственном прошлом, пьюси-младшекурснике. Это был бунт «против». Соглашаться и голосовать «за» сейчас он не умеет и будет этому учиться еще долгое время и не с теми, кем он сейчас себя окружает с каким-то диким остервенением. Сейчас он протестует – в первую очередь против себя, и уже затем против системы образования, еды в столовой, узких коридоров, надоедливых портретов, бесполезных уроков, устаревших книг, жестких подушек, в общем, всего, за что цеплялся его взгляд.

Школа – пчелиный улей.

Это был его собственный красный май. Он преломлял свет преподавательской снисходительности через призму собственной агрессивной вульгарности. Выступить с целью выступления, обратить на себя внимание и высказать непокорность - более того, жестокую, желчную ненависть практически ко всему, что его окружает. Громко, громко, громко, выкручивая волюме до конца, используя стулья и столы как выступы и баррикады, выражая себя через рисунки на стенах и ритуальные костры из учебников и тетрадей, причем чаще всего не своих. В дополнение к этому - эта его неизменная похотливая ухмылочка, алчная и отталкивающая, с которой он косит под первосортного маньяка. Ультранасилие! Бичом служит его змеиный язык, которым он, как никто другой, умеет одурманить и убить. Пьюси не пропускает ни одного взгляда: смотреть на него даже искоса приравнивается к провокации и становится просто опасным, потому что Пьюси-агрессор, Пьюси-параноик в каждом взгляде видит призыв к действию.

Школа – разносчик вируса.

Он не пропускает и ни одной юбки; не может отказать себе в удовольствии разглядывать фигуры старшекурсниц, еще более падких на его обходительно-пошлые, без меры вежливо-вульгарные комментарии и темный взгляд. В его глазах сквозит неприкрытая ненависть, но девушки шестнадцати-семнадцати лет наиболее восприимчивы к гниющей черноте за зрачками и авантюрному духу криминалитета.

Уже на завтраке вся школа знает обо всем.

Первая перемена. Пьюси скользит пальцами по кружеву чулок и вжимает девушку в стену. Она старше него на год или два, и это ему нравится. Совершенство тел и грации, сконцентрированное во вздернутых от возбуждения сосках и марракотовой бездне под юбкой. Телесное, ощутимое наслаждение, оргазм эстетический, он учится получать удовольствие, оно заполняет и гудит внизу воем несущихся протуберанцев, он здесь, он должен чувствовать всем телом, что он здесь.

В школе невозможно что-либо скрыть.

Вторая перемена. Вжимают в стену уже его, а он пытается вспомнить, когда и где научился так сладко стонать. Ему начисто сносит крышу от звуков и запахов, от вида через плечо и сколотого края раковины в туалете, за который невозможно зацепиться; он еще не привык к тому, что он сам может быть инициатором чего-то подобного и действительно получать наслаждение от происходящего, он не знает, насколько быстро все эти вкусы станут горчить на языке, но сейчас он упивается этими отчаянными, пожирающими поцелуями, вжимается в горячее тело какого-то гриффиндорца, чьего имени он даже не знает – вот эта свобода. Ты свободен? Ты чувствуешь, что свободен? Ты? Тебе нравится?

Любая новость распространяется моментально.

Третья перемена. Черт возьми, да. Да. Нравится.

Пьюси кидается из крайности в крайность. Человек-ртуть. Бросает в западную часть замка, а из нее прямо в кабинет директора.

Четвертая перемена. Руки в карманах, глаза скошены к Рут. Он притих, явно не к добру.
Масляная улыбка растекается по лицу. Верхняя губа слабо приподнимается, уголок губы дергается – но нет, ни одно слово не вырывается из его тела. Пьюси закидывает голову и демонстративно зевает – как волк, до хруста в челюсти. Поганая ухмылка и этот его оценивающий все и всех взгляд, с которыми он, замерев, провожает преподавательскую спину, не пропадают, когда директор и декан вновь обращаются к ним двоим.

Оттуда они идут вместе. Роберт показательно громко смеется и цепляется языком с каждым, кто хочет поговорить об их «проступке». На похлопывания по плечу отзывается натянутым оскалом; ему нравится, что вся школа знает о том, что было сделано, и отныне знает, кем. Он ухмыляется Рут. Подойдя к кабинету, со всей этой чистокровной цирковой грацией пропускает даму вперед.

В кабинете Прорицаний ничего не изменилось с момента, когда они его покинули. Даже чашки по-прежнему стояли в луже кофе на подоконнике, с которого к полу шли четкие линии, соединяющие с лужей побольше на полу.

Сдвинутые, перевернутые парты, раскинутые стулья.

Весь пол в какой-то дряни, даже если бы помнил – не сказал бы, в чем. Различимы осколки хрустальных шаров, черная пыль жженых постулатов и шарлатанских книг, покалеченные книги и выдранные страницы.

Исписанное их руками небо. Вон с краю его рисунок кита. Пьюси любит китов.

Под разрисованным небом – такое противоречивое и философское, вся глубина мысли, весь талант пророка, перед глазами которого мир и время, выложенное внутренностями птиц и животных огромное и повергнувшее в шок всех преподавателей: «everyone will die, isn't it obvious?»*, растекающееся слизью, кровью и уже начинающее гнить.

Он обнимает Рут за плечи и театрально вздыхает.

- Мы с тобой – не признанные эпохой гении, вот что. Когда-нибудь, через много лет, о нас будут вспоминать, я тебе обещаю.

* «все умрут, разве это не очевидно?»